Elizabeth Mary Grant / Elizabeth Catherine Webster
Элизабет Мэри Грант /  Элизабет Кэтрин Уэбстер

Keira Knightley / Daniela Melhior
   
СТОРОНА
Сновидец с талантом выносить из Страны Снов артефакты

СПОСОБНОСТИ
не отмечено

дата рождения, возраст
Элизабет Грант родилась 18 марта 1695 года, тело её погибло в апреле 1718-го.
Элизабет Уэбстер родилась 26 июня 1995 года.

место проживания
Нью-Йорк, США

занятость
Элизабет Уэбстер - сценарист на небольшой киностудии, снимающей сериалы для стриминговых сервисов. Её имя часто не указано в титрах, это не она придумывает супер-идеи и двигает сюжет, Лиз - литературный негр от сценарного ремесла. Её задача - заполнить действием и репликами промежутки между крутыми вотэтоповоротами и потрясающими клиффхэнгерами.
Элизабет Грант имеет домашнее образование, типичное для девушки её лет и положения в первой половине восемнадцатого века. Она никогда нигде не работала.

Ей хотелось помнить маму, и ей даже казалось, что она помнит, но, наверное, среди этих воспоминаний не было ни одного настоящего. Память о маме складывалась из того, что казалось Лиз самым красивым, самым приятным, но - недостаточно. Как будто всем этим запахам, местам и вещам не хватало самого важного, и этим важным была, конечно, её мама. Мамы не хватало саду, цветущему сочно и головокружительно, мамы не хватало балкону, откуда видно море, не хватало мерцающим в дымке горным вершинам и тихой веранде с уютным креслом, где любил иногда отдыхать с книгой отец. Отцу мамы не хватало мучительно, он этого и не скрывал.
И Лиз, конечно, не хватало мамы, хотя она смутно представляла себе, что поменялось бы, будь мама жива. Лиз была бы счастлива, так, как не получится без неё. Может быть, стало бы легче, если бы мама приходила хотя бы во сне.
Но во сне мамы не было, а было много чего другого. Все эти сны, в которых она бессмысленно и упорно искала - сначала маму, а потом, уже и забыв, кого ищет, просто кого-то, вцепившись в остаточное, но острое чувство того, что ей нужно кого-то найти, становились ночь от ночи реалистичнее.
И опаснее.
Но когда Лиз решилась пожаловаться на странные злые сны отцу, и потом гувернантке, и учителю французского, взрослые не восприняли её страхи всерьёз. "Богатое воображение", "просто кошмар", "сны не могут причинить реального вреда", - все это она услышала на разные лады и не единожды, и не нашла слов, чтоб убедить их в том, что ей прекрасно известно, что такое просто кошмар, и что такое богатое воображение. И что её сны уходят дальше, зарываются глубже, что они раскрывают тоннели, ведущие сквозь время в иной и вовсе не дружелюбный мир.
Только один человек верил Лиз.
Рай был сыном горничной. Пока они были детьми, отец не видел ничего предосудительного в том, чтобы Лиз проводила время с мальчишкой простого происхождения. А может быть, и видел, но слишком любил дочь, оставшуюся у него единственным напоминанием о рано ушедшей жене, чтобы ограничивать её стремление заполнить пустоту в сердце, которую могла бы, верно, заполнить мать.
Друг, разумеется, не мог заменить маму, но сумел стать человеком, на котором сосредоточился её мир. Стать тем, кому она могла доверить радости и страхи, тем, в ком она никогда не сомневалась, тем, кто всегда оставался на её стороне.
Рай не видел ничего странного в желании Лиз влезть на дерево, научиться стрелять из рогатки, смастерить удочку и ловить на мелководье бычков. Он готов был поддержать любую её идею и сам предлагал не менее захватывающие и интересные способы провести долгий и жаркий свободный день.
Свободных дней становилось все меньше, Лиз росла, няня сменилась гувернанткой, учившей её по-французски, а потом появились другие учителя, преподававшие по большей части предметы скучнейшие и обходившие вниманием то, что могло бы захватить внимание Лиз. Например, навигацию. Или медицину.
Про древних богов она тоже совсем ничего не знала, ей был известен лишь один бог, суровый и скучный, которому молились её гувернеры, учителя, челядь и отец. Лиз хотелось бы верить, что этот бог в самом деле существует, ведь это значило бы, что где-то там, в недосягаемом раю, все ещё живёт её мама и, разумеется, наблюдает за Лиз и, может быть, ею гордится.
Но во снах Лиз все лучше узнавала другой мир, утверждавший и демонстрирующий ей иное: богов много, они могущественны и жестоки, и, хоть она могла встретить их лишь во сне, не было сомнений в том, что они могут проникнуть и в реальный мир.
Впрочем, этого она не боялась.
Куда сильней она боялась, что однажды, блуждая по ту сторону, угодит в ловушку и не сможет вернуться обратно. Не сможет вернуться к Раю.
Они неожиданно оказались совсем взрослыми, и он стал моряком, а она - завидной красавицей на выданье. Невестой моряка Лиз не стала, ведь, как бы отец ни любил её, как бы ни прощал ей странности и причуды, позволить выйти замуж за обычного матроса не мог. Лиз подыскивали достойную партию, Рай пропадал в рейсах, а она, презрев свой прежний
страх, пыталась спрятаться в единственном месте, где никто из реального мира не мог до неё дотянуться.
Она пряталась в мире снов.
Днём, забравшись на крепостную стену и подставив лицо ветреным лучам бриза, Лиз думала о том, что мир по ту сторону все так же опасен, и если она застрянет там, никогда не сможет вернуться и не увидит Рая. Но стоило не приносящей прохлады и облегчения ночи опуститься на остров, и стоило горничной завести разговор о грядущей свадьбе, о платье, о цветах, - ох и несносная болтунья! - или отцу осторожно напомнить о том, как мало внимания уделяет она жениху, - и вот уже Лиз, очертя голову, бросалась в омут, ждущий раззявленной пастью по ту сторону, в тёмном мире, принадлежащем богам. Лишь бы не достали.
А к Раю она вернётся. Непременно вернётся к нему.
Жаль, что его не было рядом, что не успокоил, не поддержал, и предостережения не звучали в её памяти, произнесенные её голосом. Ведь то, чего Лиз так боялась с детства, случилось.
И однажды она не смогла вернуться.
Это было вовсе не так, как она себе представляла. Не заблудилась она в загадочных лабиринтах, не забыла, одурманенная, о родных и близких.
Всего лишь увидела то, чего не должна была видеть, в прекрасном и диком мире Та-Кемет. И не сбежала, когда должна была сбежать.
Могущественный бог обратил на неё внимание, и тут бы время восхищаться и гордиться, но в самом деле время было - умирать от ужаса, ведь сбежать она не успела, а отпускать её не собирались. Плен, в который Лиз угодила, был чем-то особенным, чем-то, что разум её не в состоянии был вместить. Чем-то огромным и блистающим, что свело бы ее с ума восторгом, стерло бы ее в песок, все, чем она здесь была. Впервые Элизабет оказалась к божеству так близко, и осознание силы, доступной верховным божествам, в самом деле могло бы покалечить её рассудок, если бы не были так сильны её чувства ко всему, что она оставила в реальном мире.
За память о Рае держалась она изо всех оставшихся сил, не позволяя себе даже усомниться в том, что выбраться и вернуться ей все же удастся.
Никаких предпосылок к этому не было, шансов она не видела, но верить не переставала, вспоминая слова всех старших, кто верил в христианского бога.
И её спасли.
И даже бог.
Только не тот. Верней, как раз Тот.
Это удивительное божество явилось, кажется, ровно в тот час, когда она готова уже была сдаться и опустить руки, отдавая себя на милость иномирья и силы, которой противостояла тщетно и отчаянно. Уговорами ли, угрозами ли Тот добился освобождения Элизабет - этого она не знала, да даже если бы и могла лицезреть переговоры воочию, навряд ли бы хоть что-то поняла: боги такие боги, а её дезориентированный перепуганный и усталый разум и с человеческим пониманием ситуации в тот момент плохо справлялся. Поняла она лишь, что возвращаться в Та-Кемет не должна больше никогда.
Не то чтобы это её огорчало.
Но с заданием, которое дал ей Тот, она справилась, - он просил вынести артефакт из мира снов в реальный. Лишь потом Лиз узнала, что на такое способны далеко не все сновидцы, но в тот момент запомнить образ, ауру посоха, что вручил ей Тот, и перенести в реальный мир ей не показалось непосильной задачей.
Когда же она вернулась, то смогла и перенести посох в стилет своего отца, скрытый внутри трости.
Она бы хотела увидеть отца, прежде чем расстаться с ним - как выяснилось, уже навсегда, - хотела бы обнять его, ведь объятий матери не запомнила. Но обязательства, что Рай взял на себя перед милостивым божеством, помогшим Элизабет вернуться в реальный мир, были важнее: они были непреложны. С тяжёлым сердцем Лиз покинула родительский дом под покровом ночи, оставив отцу длинное сбивчивое письмо, которое спрятала так, чтобы он непременно нашёл его - но не сразу.
Бог по имени Тот обитал теперь в теле Рая. Элизабет было сложно принять этот факт, но она старалась, из благодарности к ним обоим, и не подавала виду, если поведение любимого казалось ей странным. Всем вместе им предстояло найти неких людей, готовящих опасный ритуал, возжелавших вернуть из небытия жестокое древнее божество. Тот стремился им помешать, и Рай с Элизабет обязаны были помочь ему.
Такова была цена возвращения Лиз в мир живущих.
Испытание это оказалось фатальным. Ни мужество их, ни чистые стремления не спасли Лиз и её возлюбленного: удача - богиня не из последовательных и логичных. Культ, которого опасался Тот, был разрушен, но сущность, к которой за помощью обращались сумасшедшие фанатики, в гневе возжелала уничтожить помешавших ей смертных.
Здесь всё должно было быть кончено.
Элизабет понимала это и готова была сделать шаг во тьму, которую видела издали в своих путешествиях. Она готова была уйти куда угодно, если в руке её будет рука Рая.
Но он не был согласен. Рай пожертвовал собой и принял чудовищную кончину, обменяв свою жизнь на жизнь Элизабет.
Ни возразить, ни помешать происходящем она уже не могла: неодолимая сила вырвала её из тела и, хоть судьба ей была пропасть навсегда, этого не случилось. Тот с помощью своей магии смог разорвать связь души Лиз с телом, поэтому душа выжила после гибели тела и застряла в Стране снов.
Лиз вновь очутилась в мире по ту сторону.
Она ещё не знала, сколько долгих лет ей придётся провести на этих призрачных перепутьях, прячась и избегая взглядов богов, в особенности того, слово данное которому она нарушила, вернувшись сюда.
Поистине долгих лет. За эти годы Элизабет побывала во многих странных местах, узнала о Древних, заточённых в вечности, и о печатях, сдерживающих их страшные силы, кроме которых у них оказалось немало слабостей. У неё было много времени, чтобы наблюдать, и ещё больше - чтобы думать.
Когда к ней пришёл посланник от Тота, который искал её среди пантеонов по ту сторону, Элизабет давно уже не была той Лиз, что помнила солнце над Карибами и соль на губах, но ни на мгновение не покидал её мыслей образ Райкрофта: черты истёрлись подобно обкатанным волнами камням, но улыбка, голос, нечто особенное, только ему принадлежащее, она сохраняла в сердце бережно, нетронутым, не дозволяя взглянуть никому.
Возвращаясь на землю, Элизабет ощущала себя древней старухой, но ждало её молодое тело, пусть и с совершенно незнакомым лицом.
Свыкнуться с телом было не так уж сложно: оказалось, что это сродни умению плавать. Стоит научиться один раз, уже не разучишься. Родиться человеком - примерно то же самое.
А вот мир - изменился. До неузнаваемости.
Учиться жить в этом мире придётся заново. И, верно, это будет посложней, чем научиться ходить и говорить.

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ
Элизабет Уэбстер, которой принадлежит тело, куда переносится Элизабет Грант, мечтала стать сценаристом не для того, чтоб заниматься тем, чем она занимается теперь, но она ещё молодая и уверяет себя каждый день, что всё впереди. Впереди награды, и "Оскар" тоже, и знакомства с настоящими знаменитостями, и зарплата, и покупка, наконец, собстенного жилья.
Вернее, она занималась... и уверяла... пока не угодила на койку в реанимации под ИВЛ в числе многих и многих жертв сведшего с ума всю планету вируса COVID-19. Вроде была молодая, здоровая, даже бегала по утрам - ни за что бы не подумала, что вот так случится. Теперь врачи борются за её жизнь, а ждут с тревогой вестей из больницы - мама, папа, жених и младшая сестра. Кто знает, что в голове у последней, ведь у неё появился шанс заполучить-таки себе жениха сестры, о котором она грезит все годы, что знает его.
Уж чего никто из них не ожидал - так это появления Элизабет Грант.
Сюрприз.

@Lonergan телега

планы на игру
пока что хочу попробовать развивать личную ветку, поиграть с Раем, с Тотом, а там посмотрим, если приживусь, готова вписываться во всё что угодно.

Пример поста

Энни Креста.
Джоанна часто слышала, что Энни странная. Не все дома, шарики за ролики, чокнутая, как там ещё? Удивительнее всего было различать подобные слова, произнесённые голосами других Победителей.
Эй, да ладно? А вы-то нормальные? Никто, прошедший Игры до конца, не может остаться нормальным. Они все чокнутые, обречённые, переломанные, отчаянные, пустые и безнадёжные. Всё, что у них остаётся - это те, кого они любят. Это Капитолий хорошо знает - вот дела, ну. Им ведь не нужно понимать, что такое любовь. Им не нужно кем-то дорожить, чтобы просто знать самое слабое место тех, кого они хотят уничтожить. И свои угрозы они выполняют.
То-то же. Если бы блеф, но нет. Всё по-честному.
Энни Креста.
У Джоанны больше нет тех, кого она любила. Значит ли это, что у неё больше нет слабых мест? Это так мило: они не уверены. Может быть, и нет. Если так - можно взять её, выпотрошить до донышка без остатка, набить нужным мусором и выставить в витрине, точно куклу бездушную.
Может быть, и есть. Надо попробовать. За стеной мы поселим Мелларка: пусть слушает симфонии его воплей. Действует? Не понятно, давайте ещё. Давайте приведём эту странную рыжую, кажется, они неплохо ладили.
Но в чём же цель? Всё-таки опустошить? Всё-таки выпотрошить? Что ещё вы хотите из меня вытянуть? Я и так уже пустая, ударь по животу - услышишь металлический звон. Пусто во мне, пусто, что там болит - не знаю.
Энни Креста.
Джоанна смотрит в её глаза - осколки отражения неба сквозь частый гребень сосновых игл. Голубой сквозь зелёный, зелёный сквозь голубой, в веере брызг, радужными шариками разлетающихся по комнате. Волосы Энни - хвойная подстилка, мягкая, с тёплым запахом лета и счастья, глаза - небо над головой. Джоанна смотрит в эти глаза и понимает: Энни - далеко отсюда. Джоанне тоже хотелось бы быть далеко. Сойти с ума так изящно и грациозно, чтобы оказаться там, где её не достанут. Там, где целую жизнь она может прожить им назло, пропуская сквозь себя пульсирующие потоки боли и злой дразнящей погибели. Но все сходят с ума по-разному. Джоанна не умеет так - расстояния и чужие миры недоступны ей, неподвластны. Всё, что она может - пустеть, делаться гулкой, холодной и злой. Пусть же думают, что она пустеет. Пустота эта заполнена прозрачным без запаха ядовитым газом - ненависть. Но это тонкий канат, это скользкий путь по-над проспастью, в которой ненависть заполнит её всю и она разучится отличать врагов от друзей, жаждая с одинаковой силой уничтожить их всех.
Энни Креста.
Пусть думают, что хотят, но выбор паршивый, на редкость паршивый. Если есть человек, хуже подходящий на роль катализатора полного опустения, чем Пит Мелларк, - это странная рыжая Энни. В ней теперь спасение. Бесцветный кафель леденит сквозь мокрую робу, обжигает колени и локти, в его глухих отсветах тускнеют волосы Энни, её глаза, а сама Джоанна, должно быть, уже тень, но теням ведь легче, они совсем ничего не чувствуют и ничего не весят. Рука этой тени, похожая в желтоватом мерцании на лапку издохшей птицы, касается пальцев Энни. Джоанна вздрагивает, ожидая нового удара - но его нет. Там, по ту сторону глупых зеркал, прячущих монструозные рожи палачей, чего-то ждут. Ждут того, что она скажет?
Она не знает, что сказать.
- Это я, - произносит она, в голосе насмешка пополам с благодарностью, и хорошо, что в кафельном отражении  не разглядеть улыбки, исказившей порезом её лицо, - Не могу сказать, что рада встретить тебя, - голос совсем чужой, хриплый, - Здесь вообще мало что радует.