Deborah V. Beltram
Дебора В. Белтрам 

Lisa Vicari 

СТОРОНА
Урожденная сновидица со способностью взаимодействовать с артефактами 

СПОСОБНОСТИ
— как сновидец-путешественник Дебора довольно опытна, особенно хорошо ей даются прогулки по местам, в которых она уже бывала. Она ориентируется в пространстве Страны Снов и уверенно чувствует себя в сновидениях в принципе
— с артефактами Дебби обращается пока неуклюже, она только ступила на этот путь. Для того, чтобы перенести артефакт в земной мир, необходимо потратить множество энергии

дата рождения, возраст 
23 сентября 2000 года, 21 полный год

место проживания 
В основном Нью-Йорк, США 

занятость 
Числится студентом на архитектурном факультете в Институте Пратта, работает на полной ставке в Музее города Нью-Йорка

Дебора Белтрам родилась в американском городе Бристоль, в штате Иллинойс. Однажды на просторах Интернета она наткнулась на информацию о городе с идентичным названием в Англии, и эта новость заставила ее чувствовать себя нелепой пародией на какую-то «настоящую» Дебору, живущую в «настоящем» Бристоле ту жизнь, которую нельзя назвать искусственной, выдуманной, неестественной. К тому моменту любая мелочь могла серьезно вывести Дебби из равновесия.
Такие случались с ней часто с того момента, как Дебора смогла сама себя осознать. Иногда она не могла понять: спит или бодрствует. Пыталась рассказывать родителям, как виделась с разнообразными существами в странных местах, «других» местах, непохожих на их дом или улицу. Ярче прочего Дебби помнила волчицу*: крупную, крепкую, которая прижималась к ребенку горячим шерстистым телом, как будто обнимала; дышала в загривок и поскуливала, будто шептала что-то нежное, убаюкивающее. Даже одно воспоминание о ней успокаивало, позволяло расслабиться.
Поначалу родители задавались вопросами. Кого ты видела сегодня утром, куда ходила? Какие волки? Каково же было их облегчение, когда они поняли, что Дебора из раза в раз пытается рассказать семье о том, что ей снилось. Всего-то детские грёзы.

Дебби всегда являлась обладательницей гибкого, очень когнитивного разума. Он был и остается способным на многое: сначала это выражалось в ярком детском воображении, в мирах и людях, которые Дебора описывала в невероятных количествах и таких подробных деталях, будто повстречала их лично. Затем, с юношеством, пришел этап более «серьезных» вопросов, на которые никогда нельзя было найти конкретного ответа. Как работает время и пространство? Почему люди проявляют жестокость? Есть ли потайной смысл в том, что сказала мама? Если есть, знает ли она сама об этом?
Дебора цеплялась за детали, могла часами сидеть и раздумывать, пока в конце концов что-то: мама позвала на ужин или неожиданно резко брат хлопнул дверью в соседней комнате — не бросало ее обратно в реальность. Она могла терять часы, терять чувство места. Так начинается водоворот, и он неминуемо утянет ее к самому дню.

Обычно, подобная история в своей сути имеет период, из-за которого потом знакомые и родные засплетничают: «по ней мы бы никогда не сказали, что…», «ничто не предвещало беды…», «она не высказывала ничего подобного», «она была такой жизнелюбивой, жизнерадостной, а тут…». Дебби не стала исключением, но по другой причине. В ее внутреннем мире происходило так много всего, что Дебора попросту не могла в нем разобраться. Она не знала, как просить помощи, потому что долго не понимала, где и что болит.

В качестве ребенка девочка была капризной и плаксивой. Она не хотела или не могла точно описать, что ей нужно, потому не высказанные требования и эмоции копились внутри, пока не выплескивались в истерике. В процессе мама оставляла Дебору одну, давая ей в спокойствии «связаться с космосом и послать туда всю отрицательную энергию», намазывала ей личико волшебными бобами из глубин Южной Америки или вешала на шею кусок кварца, который должен был снять с ауры дочери тяжесть и указать на путь истинный.

Отец — островок спокойствия в буйном и энергичном океане его деятельной жены. Его разволновать не может ничего, какая бы напряженная обстановка не царит дома. Дебби не помнит, чтобы отец знал или разбирался во всем, но он всегда был рядом, чтобы помочь. На него всегда можно положиться, он безвозмездно и бескорыстно предан своей семье. Во внешних конфликтах он всегда вставал на сторону Белтрам, а в распрях между членами семьи старался выступать медиатором между женой, старшим сыном и дочерью. Позже, когда воздушный замок ее семейного гнезда обратится в пепел и разнесется по ветру, у Деборы вызовет много вопросов подобный стиль жизни. Но в детстве она только и знает: во что бы то ни стало, всегда остается последний нерушимый оплот. Даже в общении с дочерью, в основном проблемном, он оставался умиротворенным и хладнокровным.

Мама, увлекаясь разнообразными духовными практиками, направленными на оздоровление и умиротворение, искала корень проблемы в порче, мороке или приближении конца Эры Водолея, возила Дебору с собой на собачью йогу, еженедельно обкуривала ее комнату бахуром и по утрам зачитывала ей положительный аффирмации. Все это практически моментально кончилось, когда Дебби-подросток, пресытившаяся материнским «альтернативным» уходом и смузи из брокколи каждое утро, стала отстаивать права.

Охи и ахи мамы-гусыни, порхающей над своим чадом, сменились препираниями на пониженных тонах. Брат, прошедший через то же самое буквально на несколько лет раньше, смотрел на общение Дебби и мамы со снисходительным сочувствием. С Деборой не все было гладко, даже у него, но безусловно Ричард был наиболее близким к ней родственником. Против матери они сформировали альянс и сплетничали вечерами, а над отцом тихо, по-доброму подшучивали, нивелируя в его случае всю тяжесть споров «отцов и детей». Поддержка Ричарда спасала, хотя и сам по себе он добавлял проблем: похожие характеры и раздражающие недостатки, вызывающие столько негодования, они тоже делят на двоих. Если бы у Риччи и Дебби были силы изучить собственное поведение тогда, они бы поняли, что практически смотрятся в зеркало. Но брат, иногда принимающий удар на себя, не мог снять весь урон, получаемый от ссор с матерью.

Юношеский максимализм и непробиваемая одухотворенность столкнулись, и в конце концов довели маму до «духовного наставника», который посоветовал «посмотреть на это со стороны». Женщина восприняла это вполне буквально и отстранилась. Обладающая острым умом и завидным упорством Дебора еще какое-то время пыталась давить на мать, но безуспешно: против закатывания глаз и оговорок блаженная улыбка и предложение «почитать вот эту книгу о поиске себя». Но как только Дебби высказывала любое нежелание участвовать в балагане самопознания и осознанности, ее оставляли одну в покое. Необъяснимые одиночество и тоска окружили Дебору мягким коконом, выбраться из которого с каждым годом становилось все сложнее.

Дело было во многом, как оказалось. Дебора была сновидцем, она узнала об этом где-то в тринадцать, когда произошло то, после чего невозможно было продолжать обманывать себя. Ей казалось, может, у неё слишком сильное воображение, может, слишком красочные сны. Но нет, бесконечные сновидения и кошмары, даже в детстве, когда девочка попадала куда-то, и ревела целые утра напролёт от встреч с нечеловеческими, странными существами — это не было фикцией. По крайней мере, если Дебби не поверила этому сразу, уже настало время, когда она призналась самой себе: да, это с ней происходит.
Дебора чувствовала себя сломанной, безумной. Ей нужна была помощь, и вряд ли от матери, которая только будет рада, что дочь «открывает себя через сон». Усталость, нервозность, животный страх оттягивали момент, когда Дебора наконец обратится с вопросами к отцу. Братом девушка боялась быть высмеянной и даже с ним молчала.

Потом неожиданно не стало отца. Мать то ли от шока, то ли по личным причинам, предпочла новостями с дочерью не делиться сразу, поэтому Дебби три дня провела в незнании, пока не вернулась с олимпиады из соседнего города.
Весь процесс от начала до конца был мучительным и разрушительным, но Дебора только несколько лет спустя догадалась, насколько. Ее пугало, что такое трагическое событие для нее произошло нелепо, что она временно занималась своими делами, веселилась и грустила, ела-пила, спала, а ее отца уже не было в живых. Дебби, склонную к тому, чтобы зацикливаться на мелочах и погружаться в бесконечное осмысление вопросов без ответа, переклинило.

Она не имела понятия о том, что «что-то не так», и вопросом, все ли люди чувствуют себя подобно, не задавалась. Ее бесконечно что-то мучило и изматывало, Дебора жила с ощущением ожидания, как будто какой-то праздник, что-то знаменательное, было не за горами. Но ничего не происходило, и Дебби каждый раз разочаровывалась, сама того не понимая. Девушка жила в фильме, который давно затянулся, и все зрители уже устали и вышли из зала. Вся жизнь была вроде незакономерной, неверной. Но никто не обьяснял, что может быть по-другому.

В то же время Дебора была «обычной», она ходила в школу, имела друзей и даже какие-то увлечения. С мамой отношения устаканились, когда они обе перестали приставать друг к другу, все остались при своем. После школы Дебби, переваливая через многочисленные преграды и сложности, вызванные ее депрессивным состоянием и общим положением дел, пошла на архитектурный факультет. Она не была сильна в рисовании, но хорошо разбиралась в течениях, стилях. Это было под стать ее вдумчивой, витающей в облаках натуре: гулять по районам, музеям, библиотекам, читать, рассматривать дома, бродить-бродить бесконечно, пока не устанет.

И все же, мир рушился на глазах. После смерти отца сбежал брат, оставив после себя массу вопросов и не оставив пути, по которому за ним можно было бы последовать. Дебора даже не почувствовала, что лишилась чего-то последнего в своей жизни: как будто для ее состояния это было закономерно. Маме и прежде удавалось скрываться от внешних проблем за улыбкой и верой в магические кристаллы, поездками в Индию, занятиями динамическим танцем под расслабляющую музыку. Она благословила сына с дочерью на «поиски себя» и начала вести блог о здоровом питании.

Песочный замок, который Дебби кропотливо выстраивала всю свою жизнь, не просто в очередной раз смыло волной. Его смывало раз за разом, Дебора билась в истерике, она плакала, не понимая, почему должна строить его именно здесь: в метре от голодного океана, готового разрушить любые ее начинания. Но собиралась остатки сил и начинала заново. Пока однажды не пришёл тайфун и не унёс с собой все: замок целиком со всем песчаным берегом, и все камни, и немногочисленную травку, и саму Дебби впридачу. Она бесконечно кружилась в подводных вихрях без доступа к воздуху — так она себя чувствовала.

В подобном состоянии они и встретились. Янус буквально: ментально и физически — спас ее. Стянул с перил моста, отнял нож от запястья, сбросил с ладони смертельную дозу снотворного, развязал петлю, отобрал пистолет. Какой вариант Дебора в конечном итоге не предпочла бы, он оказался рядом на самом пике, на перепутье, когда девушка была готова закрыть за собой дверь. Янус открыл перед ней сотню новых.

Дебора ответила, потому что в своей нынешней жизни она пришла к тупику. Не видела вариантов дальнейшего развития, не знала, куда ей податься, куда идти. В «реальной» жизни Дебби взяла академический отпуск по состоянию здоровья и устроилась на подработку. «Нереальная» жизнь дала ей новые знания: о богах, о сновидцах. Теперь все занимал Янус и разговоры о Риме, о мире, людях и природе, артефактах. Благодаря ему она узнавала о себе и о своей жизни больше, чем могла узнать за всю жизнь, если бы была одна. 

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ
— закоренелый кошмарный пессимист, о чем знает и над чем работает, но против сути не попрешь
— не может соблюдать золотую середину в работе и занятиях увлечениями: может или жутко перерабатывать, не видя меры, забывая о еде и отдыхе, или не делать совершенно ничего
— водит с четырнадцати лет, выпендривается и интересуется историей автомобилей и старыми машинами. Любит разглядывать чужие машины
— аллергик в отношениях с цветением и пылью
— ее руки никогда не дрожат
*— в почти неосознанном детстве Дебора часто попадала в мир к греко-римлянам, где ее сразу нашла и нянчила римская Волчица, вскормившая Ромула и Рема

связь с вами
Телеграм: @lxndrmotherduck 

планы на игру
— поплакать над тем, что нет больше Януса и жречества, соответственно, тоже нет; но научиться с этим жить и переформироваться в новую версию себя
— продолжить начатое и подтянуть в игру множество других последователей Империи
— найти брата и узнать тайну его исчезновения
— познакомиться с самыми разными сновидцами и набраться опыта, научиться таскать артефакты
— столкнуться с богами и прочими трудностями жизни, найти свое место во всей этой канители
— плавно приблизиться к одной роковой встрече

Пример поста

Иногда Корнелия все-таки давала волю эмоции. Она присутствовала в ней неизменно с одного небрежно брошенного взгляда и проступившей у искривленных губ морщинки — Корнелии с тех пор кажется, что такую сцену запомнит даже человек с амнезией. Перед глазами болезненно часто представал образ матери, столь четкий, как будто в голову ей вложили его живьем: презрение, сменившееся кое-чем еще более страшным.
Безразличие. 
И когда негодования становилось слишком много, когда оно давило и стягивало любую волю к сопротивлению, Корнелия смотрела на маму и не видела никакой разницы между ней и воспоминанием о ней многолетней давности. 

Почти при каждом их крупном споре Корнелия доставала этот момент прошлого, прямо из папки «незакрытые гештальты», и всматривалась, расписывая себе мать красивыми эпитетами. От этого картинка росла, обрастая мелкими деталями, ширилась во всех направлениях, и вместе с ней и напряжение. Это напрямую противоречило ее принципам, очевидно не соответствовало совету, который Корнелия с удовольствием дала бы сама себе и кому угодно с той же проблемой: болит? Исправь, а если не можешь — брось и двигайся дальше. Но не было сил, не хватало воли, этот образ все цеплял и цеплял чем-то новым, И за одним моментом тянулись другие.

Она вспоминала, как мать игнорировала попытки дочери поделиться усталостью от учебы. Да, жизнь тяжелая, но это не повод ныть. Бери себя в руки и иди: выше, сильнее, пока не повалишься. А когда повалишься — вставай. 
Как она критиковала платье, так полюбившееся (да, может, не самое стильное и модное, но первое платье, купленное на самостоятельно заработанные деньги), как насмехалась над выбором. Как закатывала глаза при виде книг, которые читает дочь, музыки, которую она слушает. 
Даже то, как в самые далекие времена ругалась на легкую детскую косолапость, от которой Корнелии пришлось стремительно избавиться — а это происходило тогда, когда Корнелия еще толком не осознавала себя. Но осознавала резкий тон и быстрые, раздраженные движения материнских рук: одернуть юбку, перетянуть дочери хвост, выпрямить ее лопатки, холодно и серьезно посмотреть в глаза. Как будто Корнелия не девочка, а экспонат, как будто куколка напоказ. Стыдно, если твоя куколка косолапит или у нее покосился бант. Все-таки, все смотрят.

Встань прямо, не крутись, подойди. Поздоровайся, отвечай, если спрашивают. Да, понимания в то время у Корнелии было мало. Зато осталась память.

Она думала об этом, пока они с мамой спорили. А спорили они часто: сначала по мелочи, но с каждым разом эти «мелочи» толстели и грузнели. Воспоминания давали ей бесконечную почву для размышлений. Те, в свою очередь, приводили к вопросам, ответ на которые могла дать лишь мать, и выходил какой-то бесконечный спор без правых и виноватых, где никто не умел вовремя остановиться. Потому что отвечать эта противоборствующая и упорствующая женщина не хотела. И отвечать за последствия тоже. Она хотела, чтобы дочь успокоилась и подчинилась, как это сделала бы та девочка, что когда-то из страха и неловкости сквозь упорный труд прекратила косолапить.

Говорят, в споре рождается истина, но в их случае в споре рождался лишь как таковой спор. Корнелия могла лишь отмалчиваться, или же долгие годы небрежного отношения к ней раздражали ее до такой степени, где Корнелия уже не была самой собой: лишь ребенком, у которого конфету отобрала родная мать (при этом, конечно, сказав, что ребенок это лишение заслужил).
Когда эмоции накапливались, обычно строгая и собранная девушка превращалась в комок болевых точек, буквально вручая их матери, чтобы та могла по ним лупить без стыда и совести. Делала она это с самым наивным выражением.

— Ты специально это делаешь, дорогая моя, и ты можешь мне не рассказывать сказки о том, какая ты несчастная, — произнесла мама тоном спокойного удава, — Я на это не ведусь. Тренируй свои способности к увещеванию на ком-то размером поменьше.

Она как бы невзначай обернулась на мужа, делая вид, очевидно, что отреагировала на шуршание бумаги. В напряжении разговора он прошелестел оглушительным шумом морской волны. Корнелия вперила взгляд в отца, и они обе, как львицы, замерли, наблюдая за жертвой. Но эта антилопа либо уже давно была мертвой, либо очень хорошо притворялась. Мужчина не отреагировал на неожиданно воцарившуюся тишину.

— Если тебе дома так плохо, зачем возвращаешься? Неужели в Нью-Йорке нет места для безделья?

Корнелия сжала губы и глубоко задышала через нос. Возвращение домой в перерывах между учебой никогда не представлялось чем-то особенным, ни долгожданным, ни тревожащим. Она не чувствовала, будто она забывала это место: все было совершенно таким же, как и в день отъезда. День, наполненный замечаниями, оговорками, вечным повелительным наклонением и суровым тоном. 
Такой же день, как и сегодня, В котором, по сути, нечего помнить, нечего выделить.
Она выдохнула, аккуратно и расслабленно опустилась на кресло, и замолкла до конца материнского монолога. Эмоция истощила себя, и в накренившемся домике подросткового возмущения погасли огни.